…В космическом миропорядке всё разложено по полочкам: Земля не упадёт на Луну, из воробьиного яйца не вылупится страус. Лукавая же мысль человеческая способна и не на такие метаморфозы. И вот мы уже почти убеждены, что "религия есть часть культуры", а вера в Творца и уж тем более Его прославление для "культурного" человека - всего лишь постыдный атавизм.

Любое нарушение ритма ведёт, как мы знаем, к разладу и хаосу - "древнему и родимому", - из которого мы (не по щучьему веленью, но по воле Божией) вынырнули на свет, дабы, оставив здесь свои перья и перепонки, устремиться "далее".

Я надеюсь, меня не станут обвинять в огульном отрицании функциональной необходимости культуры и цивилизации. Я говорю о непреложной ритмической последовательности приоритетов, о некоей мыслимой "матрёшке", в которой цивилизация обволакивается культурой, а культура – религией.

Благодаря такой последовательной, ненарушаемой иерархии, - если плоть (то бишь материя), подчиняясь физическим законам и однонаправленному течению времени, неминуемо деградирует и разрушается, то душа, дух, подчиняясь законам метафизическим и обратному течению времени, необходимо укрепляются и возносятся горе.

Ещё за пять столетий до воплощения Христа один "поднебесный" мудрец сказал: "Когда благородный человек берётся за лютню, то это для того, чтобы упорядочить ритм, а не предаваться душевному веселью" ("Цзо чжуань").

__________________

Западное христианство последовательно, хотя и неприметно (как неприметно движение часовой стрелки) отвергалось этого распятия - в силу ли пытливости рационального ума или политических амбиций; не знаю. Но начиная с "filioque", этой самодеятельной вставки в Символ веры до "непогрешимости" папы явственно прослеживается человеческое ("гуманистическое") противление Господу и Его заповедям. Так что можно ничтоже сумняшеся сказать, что Римская церковь не только породила (в XVI веке), но и "изобрела" протестантство (на Толедском Соборе десятью - без малого - веками раньше).

Вспомним, что Достоевский однажды сказал, что если бы перед ним стояла дилемма: Христос или истина, - он выбрал бы Христа. Ибо в Христе и заключается истина. Истина же, "гуляющая сама по себе" - это дьявольское наваждение, незаметно и даже нечувствительно, как радиация, пронизавшее пытливую западную мысль. В результате чего пред внутренним взором человека предстаёт уже не жертвенный агнец, не Христос распятый и воскресший, но некое (в лучшем случае - моральное) учение, именуемое "христианством", приспособленное и приспособляемое для нужд и похотей нашего тленного мира.

Что же касается других, не христианских религий, то объяснимся на пальцах: существует горизонталь, допустим, язычества, иудейства, мусульманства, где Бог привлекается в качестве подручного для решения земных проблем; и существует вертикаль, скажем, индуизма, даосизма, буддизма, где всё земное - иллюзорно ("Мне ли снится, что я - бабочка, или бабочке снится, что она - Чжуан-цзы, которому снится, что он - бабочка"). Итак, есть горизонталь, есть вертикаль, но нет их перекрестья, нет креста, с которого начинается здесь, на земле, "пакибытие" - Жизнь Вечная.

Не нами сказано, что человек есть то, чем он должен стать, что Вечная Жизнь есть качество опыта. Все религии, не исключая и христианства, на понятийном, вербальном уровне (т.е. в виде всевозможных учений и мудрствовании, не всегда ложных и безблагодатных) стремились внушить человеку эти истины. Но человек слаб и слишком свободен в "интеллектуальном" выборе между добром и злом, который предоставляет ему Создатель. (Соблазнитель же, заметим, не оставляет человеку никакого выбора.)

Потому-то Господь, в конце концов, после многих "интеллектуальных экспериментов", привнёс в мир не просто учение, которое, как те семена, упавшие на неподобающую почву, засыхает (или заглушается терниями), - Господь явил в мир Себя, воплощённого в Сыне, дабы показать и сказать: если хочешь спастись - делай, как Я: возьми крест земного страдания (а он, как мы знаем, изготовлен из дерева, растущего из сердца нашего), распнись на нём, дабы воскреснуть в Жизнь Вечную.

Покуда же мы являемся свидетелями (и, конечно же, объектами) упомянутой энергетической, духовной деградации, проявляющейся в гипертрофированном внимании нашего умственного эго к отдельным фрагментам мира (что весьма споспешествует его дальнейшей фрагментации), и - оскудения цельности веры - живого общения с Предвечным, вырождающегося в шизогонические суеверия и сотворение мелкопоместных кумиров.

Как заметил однажды Томас Элиот: “Где наша мудрость, которую мы променяли на знания, и где наши знания, которые мы променяли на информацию?” Здесь вполне уместен вопрос: "А кто это - мы?"

При всём моём необъятном желании, я покуда не в силах отделить себя от "ропщущего тростника", от той рефлексирующей прослойки социума, которую еще Пётр Боборыкин окрестил интеллигенцией и которая в знаменитом Оксфордском словаре обозначена как "часть нации, стремящаяся к самостоятельному мышлению". Как видим, и здесь - фрагмент, партия (т.е. "часть"), и здесь всё та же центробежность и дробление целостности.

Воистину, как говорили древние, “горе мне, дерзнувшему рассуждать!” Но иной путь обретения Бога для нас, тронутых червоточиной рефлексии, видимо, заказан. Уповаю, однако, что и путь волхвов, "не слышавших ангельских гимнов и не видевших сияния Славы", ведомых лишь "загадочною звездою", - путь "умножающих знания", - тоже может привести к обретению Бога.

Утопичность же наших усилий состоит в том, что мы тщимся упорядочить нашу плотскую, земную жизнь (всё более - посредством "науки"), не помышляя об упорядочении жизни духовной. Мы не желаем принимать за данность, что именно грехопадение ангелов и человека дало начало непроницаемой материи в её пространственной форме. Нам мнится, что, ежели мы "упакуемся" в косметическую оболочку цивилизации, мы сможем противостоять плотскому разрушению и даже - смерти. Недаром апостол Павел в Послании к Галатам (3.3.) изумлённо восклицает: "Неужели вы настолько неразумны, что жизнь, начатую с духом, вы теперь пытаетесь усовершенствовать человеческими усилиями?" (В Синодальном переводе: "Так вы немысленны, что, начавши духом, теперь оканчиваете плотию?").

Это воскликновение прямо относится к духовной центробежности и плотской центростремительности нашей "христианской" цивилизации в её протестантском обличье, которое, "раскрепостив" человеческую самость, отгородило человека от Бога очередным возведением на пьедестал золотого тельца.

Ближайший (по времени) пример такого "погружения" - наш Серафим Саровский с его тысячедневным (и -нощным) молитвенным бдением, позволившим ему стяжать энергию Святого Духа, т.е. постоянно находится в поле притяжения этого мирового Целого.

"в чемодане осталось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане: чем бы его не набили, лишь бы пустоты не было".

Именно ощущение "horror vacui " - страха пустоты - порождает пресловутое "hinc и nunc" ("здесь и теперь"), отсекая человека от поля притяжения Божественной энергии, низводя его потребности (не исключая и интеллектуальных) до животного уровня; оставляя, однако, этим потребностям возможность пользоваться пустыми оболочками, на которых начертано "Бог", "Разум", "Духовность", "Христианство" и т.п., и которые возможно и должно заполнить подобающим содержимым (что случается с нами ох как не часто!).

Ещё "на заре человечества" поднебесный мудрец Лао-Цзы говорил: "Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них" ("Дао дэ цзин", 11)'. Христос же, неся людям благую весть о возможности Вечной Жизни, сжимает этот "китайский" постулат о пустоте в три слова: "блаженны нищие духом"; т.е. те, кто очистил и приготовил сосуд души своей для наполнения Божественным Целым, не стремящиеся самодеятельно заполнить его всевозможными земными суррогатами. Потому-то "их есть Царство Небесное". Потому - так же, как "великий квадрат не имеет углов", так "великая полнота похожа на пустоту, но её действие неисчерпаемо" ("Дао дэ цзин", 45).

В конце концов, не уподобляемся ли мы апостолу Фоме, изрекшему устами горделивого ума: "Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в эти раны и рёбра Его, - не поверю". Соделав же сие, Фома воскликнул: "Господь мой и Бог мой!" Иисус сказал ему: "Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие" (Ин. 20. 25-29).

Вот почему, по мысли о. Павла Флоренского, для всякого, желающего понять Православие как исток и сердцевину христианства, есть только один способ - прямой опыт православный.

27/14 сентября 1997 г.