Максим Грек: апология искупления*
(тезисы)
“…Юности гнусными стрекании на мя вооружився скверный всяким образом,
теми душу мою и живот весь осквернил есть;
но, Параклите преблагий, плодъми покаяния исцели мя!”
“Канон Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту,
творение инока Максима (Грека) Святогорца”
[1, с.198]
Православное миропонимание не тщится объяснить на пальцах, почему, например, даосский “великий квадрат не имеет углов”, или – каким образом не успела вытечь вода из опрокинутого кувшина, задетого копытом огненной кобылицы Пророка, покуда он на небесах беседовал с патриархами и ангелами.
Не потому ли, отталкиваясь от “непревзойдённой логики” рационализма современных ему латинских богословов и философов, Максим Грек мог позволить себе переименование некоего “Люцидариуса” (т.е. “Просветителя”) в “Обтенебрариус” (“Помрачитель”) [1, с.149], – того самого латинского мунускрипта, который он “рецензировал” в трагическую ночь его ареста в Симоновом монастыре, незадолго до этого завершив Слово “Против лживого сочинения Николая немчина о соединении православных с латинянами” [2], уже тогда понимая лукавость и
тщетность человеческих попыток “экуменического” объединения религий и вероучений в одну “конфессию”.Несмотря на то, что Михаил Триволис (то бишь Максим Грек) родился семнадцатью годами позже крушения Великой Византии, его отношение к третьей ипостаси Св. Троицы определялось почти “генетически”. По мысли В. Былинина [3], “в XV веке угроза и
реальность падения Второго Рима под турецким мечом обратили духовные очи ромеев … к последнему “огненосному заступнику” – Святому Духу, Божественному Параклиту”. Культ исполнения Святым Духом и “грозного духоблистания” с наглядностью проявился уже в творчестве соотечественника Максима – Феофана Грека, вместе с которым через четверть столетия после Куликовской битвы Андрей Рублёв расписывал Благовещенский собор Московского Кремля и многое почерпнул для себя в “огненной живописи” Феофана.Максим Грек едва ли не первым из мыслителей, “пишущих по-русски”, глубоко осознал до поры до времени потаённую пагубу результатов сугубо рационалистического мировосприятия, как бы предвидя и “философский механицизм” Декарта, и “христианство без Христа” Огюста Конта, и всевозможные “игры в бисер” изощрённых интеллектуалов, камнем преткновения для которых всегда была и остаётся “Троица единосущная и нераздельная, единица триипостасная и соприсносущная”, о которой о. Павел Флоренский сказал, что это единственная “схема” (символ), обещающая разрешить некое S p o c h - “интеллектуальное остолбенение”, духовную энтропию. “Если только вообще можно удовлетворить вопросу скепсиса”, – добавляет он [4].
Так невольный последователь въедливого Секста Эмпирика и добродушно-ироничного Монтеня, блестящий интеллектуал и умница аргентинец Хорхе Луис Борхес, воспитанный одинаково строго и в католической вере (матерью), и в ядовито-саркастическом атеизме (отцом), настойчиво выстраивает бесконечные лабиринты иронической гордыни, зиждущейся,
_________________________
* Вторые Приморские образовательные чтения, посвящённых памяти святых Кирилла и Мефодия, сборник тезисов и докладов, ДВГУ, Владивосток, май 2002 г.;
* Международная конференция “Свет Христов в русской литературе”, сборник тезисов и докладов, Петрозаводск, июнь 2002 г.
как сказал бы философ, на “непонимании закованности своего сознания в зле, трагизме и бренности существования
”.Рассуждая о феномене Св.Троицы, Борхес пишет: “Внезапную идею объединить в одно целое Отца, Сына и призрак можно счесть интеллектуальным извращением, она как чудище из ночного кошмара: сплетение трёх фигур – это какой-то интеллектуальный ужас, некая заарканенная вечность, уловленная при помощи двух повешенных друг против друга зеркал”. И – далее (что весьма важно в нашем рассуждении): “Идея соединения трёх лиц в одном, взятая
сама по себе, отдельно от концепции искупления (выделено мною; Ю.К.), должна показаться странной (а что заставляет брать “идею” отдельно от “концепции”? – спросим мы; Ю.К.). Нетрудно понять, – вполне резонно замечает Борхес, – что отказ от троичности … превращает Иисуса из вечного мерила нашей веры в какого-то случайного посланца Господа, некий исторический факт, которого могло и не быть” [5].То есть – по апостолу Павлу – “…если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то
мы несчастнее всех человеков” (I Кор. 15.19.).Максим Грек уже тогда провидя подобное “рассеяние и расточение” в умах и душах, искушаемых рациональной пытливостью, сполна “неразумно” обмолвился в уже упоминаемом нами “Каноне Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту”, утверждая и воспевая Св.Троицу: “Великаго воистину молчания достойна суть вся твоя таинства: трилицствуеши бо в едином существе и, соединяема, пребываеши несмесна… Весь цел Сын, веруем, есть во Отце существенне и Дух; от него бо аки от единаго начала соприсносущне оба сияют, и пребывают о себе в живоначальных ипостасях своих” [1, с.198].
“Смотрите, братия, – наставляет апостол Павел, – что бы кто не увлёк вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нём обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нём” (Кол. 2.8.).
Максим Грек, в отличие от многих своих и наших современников, сумел отсечь в юном сердце своём терпкий искус философического “блудомыслия” (ежели воспринимать философию как “историю заблуждений человеческой мысли”) и возвратился в лоно ортодоксального вероучения, способного воспринимать мир “целиком и сразу”, “посрамив и преобидев” в своих творениях “торжество формального разума человека над всем, что внутри и вне его находится, – чистого, голого разума, на себе самом основанного, выше себя и вне себя ничего не признающего” (И. Киреевский [6]).
Сие не есть рациональное развенчание ума как такового, но – лишь здравая оценка его возможностей. “Хотя и говорится, что ум человеческий создан по образу и подобию Божию, однако на деле ничем он не отличается от воска и бумаги. Как на этих, кто какие хочет, такие и пишет письмена, так и человеческий ум: к каким обычаям и учениям приучишь его, или добрым, или злым, в тех же до конца пребывает и охотно принимает их”, – пишет Максим Грек в своих “Главах поучительных к начальствующим правоверно” [7].
Ум, возвысившийся над собою и, тем самым, умаливший себя, не станет блуждать в “герменевтическом круге”, скользя по спине хтонического змея, держащего в зубах собственный хвост (августиновское: чтобы верить – надо знать, чтобы знать – надо верить).
Тот же апостол Павел озадачивает прямолинейный житейский ум таким, в общем-то незамысловатым, парадоксом: “Если кто из вас думает, что умён по канонам этого мира, то должен стать он “глупым” , чтобы сделаться воистину мудрым” (I Кор. 3. 18.).
Максим Грек в духовных прозрениях своих ясно видел, что разорвать этот заколдованный “герменевтический круг” возможно лишь глубоким смирением ума, жертвенным искуплением Христовым, освобождающим от интеллектуального и духовного рабства, искуплением, которое есть альфа и омега христианского вероучения; что христианство как таковое, в конце концов, и есть религия Искупления.
19/6 августа 2001 г.
Преображение на горе Фавор
Господа и Спасителя нашего Иисуса ХристаСпоспешествующая литература